На третьем заходе зенитный снаряд угодил в бензобак самолета Мириана Абрамишвили. Объятый пламенем "ястребок" устремился к земле, оставляя за собой шлейф черного дыма. "Погиб Абрамишвили", - подумал я. Но Мириан успел выброситься из горящей машины с парашютом. Он приземлился, образно говоря, прямо на головы немцев. Только поднялся на ноги, как услышал громкий окрик:
- Хэндэ хох!
На летчика в упор смотрели два автоматных ствола. Сунь руку за пистолетом - тут же тебя прошьют, как носовой платок швейной машинкой. Мириан поднял красные от ожогов руки. Один немец финкой перерезал стропы парашюта, а другой отобрал пистолет.
Его затолкали в какой-то каменный склеп с двумя зарешеченными окошками и массивной дверью. То ли это был склад, то ли еще что. К дверям приставили часового. На Мириана пахнуло затхлостью, сыростью и мышиным пометом. Держась за стенку, он в полутьме дошел до угла и присел на деревянный ящик. Под полом с писком носились крысы. "Вот и гитлеровцы сейчас, как крысы, мечутся, - подумал Абрамишвили. - Все равно им скоро конец".
Подпаленное во многих местах тело саднило. Чтобы как-то забыть боль, Мариан стал ходить от стены к стене, считая шаги. Потом он пытался считать в уме до тысячи, сбивался и начинал сначала.
Летчик не знал, сколько прошло времени - час, два или больше. Его мозг теперь был занят одной мыслью - как бежать из этого склепа, как спастись? Ведь не сегодня-завтра здесь будут нашими накануне их прихода так глупо умереть... Это никак не укладывалось в сознании Абрамишвили, и он упорно думал, вернее, заставлял себя думать, искать пути спасения. Как тигр, загнанный в ловушку, Мириан метался из угла в угол. Так прошла ночь.
Утром раздалось клацанье железного засова и в дверном проеме в сопровождении автоматчика появился оберлейтенант. "Ну все, каюк", - решил Мириан.
- Как чувствует себя господин летчик? - на ломаном русском языке спросил немец.
- Я тебе, сволочь, не господин, а старший лейтенант Красной Армии. Ферштейст ду? - добавил Абрамишвили по-немецки, который немного помнил со школьной скамьи.
- О-о, какой ви есгь неспокойный...
- А ты был бы спокоен на моем месте? - закричал Мириан.
Он был готов ко всему.
- Не надо быть, как кипяток. Горячиться - это очень плохо, - сказал обер-лейтенант и приказал автоматчику уйти. - Я хочу поговорить один на один, как офицер с офицером. Иди сюда! - поманил он пальцем Мириана и вышел из склепа.
- А мне не о чем говорить, - отрезал Абрамишвили, однако вышел.
Дневной свет на какое-то мгновение ослепил его. Он остановился, прикрыв рукавом красные от бессонницы глаза.
- Э-э, черт с ним, что будет, то будет, - решил Мириан и пошел вслед за обер-лейтенантом.
По дороге в штаб он заметил, что гитлеровцы нервно суетились, спешно грузили автомашины, жгли какие-то бумаги. На дворе стоял невообразимый галдеж, суматоха.
Обер-лейтенант закрыл дверь кабинета на защелку замка и приказал спять обмундирование. Абрамишвили машинально по пояс разделся. Немец осмотрел его и смазал какой-то черной мазью обожженные места на теле. После этого он тихо сказал:
- Зетцеп зи зих. Мириан сел в кресло.
- Я знаю, - начал обер-лейтенант, - что вот-вот сюда придут русские. Песенка Гитлера спета. Я не хочу и не вижу смысла дальше дуть в его дудку. Если вы при появлении русских сохраните жизнь мне и моей машинистке, то я не позволю вас отдать нарасправу этим головорезам. - Он кивнул головой на окно, за которым стояли солдаты. - На раздумье даю один день.
Летчика снова отвели в каменный склеп. "Что делать, что предпринять, на что решиться?" - эти вопросы неотступно преследовали Мириана. Поздно вечером снова загремел железный засов двери и на пороге появился тот же немец.
- Идите за мной! - приказал он.
В штабной комнате Мириан увидел полную разруху. В камине и на полу догорали листы бумаги, половой ковер был задран, окна распахнуты. На столе стояли рюмки, на полу валялись бутылки из-под рома и коньяка. У порога лежал пухлый чемодан. Рядом сидела бледная молодая машинистка с ярко накрашенными губами. Немец показал Мириану объемистую кожаную папку.
- Здесь секретные документы. Я хочу передать их русским. За это сохраните нам жизнь. - Он ткнул пальцем в себя и машинистку.
"Дьявольщина какая-то, - подумал Абрамишвили. - Непонятно, кто из нас у кого в плену?"
Немец, словно разгадав его мысль, произнес:
- Потом разберетесь, а сейчас решайте или... - и он потянулся к кобуре.
Моментально оцепив обстановку, Мириан согласился.
- Это слово офицера? - спросил обер-лейтенант.
- Да, это слово офицера, - ответил Абрамишвили.
- Тогда нам нужно действовать, только осторожно. Немец схватил чемодан, бросил на ковер непотушенный окурок сигареты и скомандовал:
- За мной!
Они пришли в какой-то сарай, что стоял недалеко от штаба, залезли на чердак, забитый сеном, и зарылись в нем. Мириан слышал, как обер-лейтенант и машинистка о чем-то шептались.
Уже явственно была слышна канонада. Потом одна или два снаряда упали совсем близко от их убежища. А на рассвете двери сарая широко распахнулись и зычный русский голос гаркнул:
- Кто здесь есть - выходи, а то стрелять буду! Мириан сразу же выскочил с клочками сена на обгорелом комбинезоне.
- Я свой... Советский летчик... Грузин, - сбивчиво объяснял Абрамишвили. - Из восемнадцатого истребительного полка...
Вышли обер-лейтенант с машинисткой. Солдат для острастки дал автоматную очередь вверх и приказал:
- А ну, пошли в штаб. Там разберутся...
В части, куда привели Абрамишвили и немцев, командир связался по телефону со своим начальством и доложил обо всем. Пленных посадили в "виллис" и повезли в штаб армии. Всю дорогу Мириан не выпускал из рук драгоценную папку. Когда прибыли на место, он по всей форме представился, доложил о случившемся и сдал папку.
Прошел день. Абрамишвили вызвали в штаб и сообщили, что доставленные им секретные документы имеют для нашего командования весьма важное значение и что он будет представлен к правительственной награде.
А еще через три дня Абрамишвили, как ни в чем не бывало, прибыл в свой полк.
- Мириан, ты откуда? - с радостным удивлением спросил командир звена.
- Считай, дорогой, с того света, - улыбнулся летчик и снова - в который раз - стал рассказывать о случившемся.
Спешной походкой подошел Николай Корниенко. Раскинув руки, он радостно воскликнул!
- Мириан, ну и чу-чело ты!
Лицо Абрамишвили, сначала расплывшееся в улыбке, сразу стало хмурым, брови сдвинулись к переносице, а нос и без того большой, казалось, еще сильнее вытянулся.
- Что, что ты сказал? - накинулся он на товарища. - A ну, повтори, дорогой...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
